Весенний спринт 3

[cherche-la-femme]

Название: Сандрочка
Автор: FluchSchmetterling ( паб имени (петли) Линча и прочих радостей)
Фандом: оридж
Рейтинг: PG
Жанр: romance, angst
Размер: 23 379 знаков
Предупреждения: более-менее завершенный кусок чего-то большего, что не влезет ни в сроки, ни в заданный объем.
От автора: автору так жаль

– Ты не будешь жить в общежитии, не позволю, – отрезала тогда мама. – Знаю я, как там живется, нечего тебе там делать. Я уже присмотрела тебе квартирку, её сдает тётя Лида, помнишь, бабушкина подруга, она всегда была такой приятной женщиной, в детстве я её просто обожала. Она дает нам скидку, и ты будешь жить в нормальной квартире всего лишь с одной соседкой. Плату будете делить на двоих, так еще дешевле. Тетя Лида сказала, что это приличная взрослая девушка...

Мама все говорила и говорила, а мне так хотелось вспылить, возмутиться: «Почему мне нельзя жить в общаге? Другие живут, и ничего, почему я не могу?!» Но я молчала и изредка кивала, ведь, с другой стороны, она права: до этого я никогда не жила одна, мне едва исполнилось семнадцать, и меня едва ли не до одиннадцатого класса провожали в школу чуть ли не за ручку. Я понятия не имела, какая она – другая, самостоятельная жизнь, и эта жизнь меня пугала. Хотя мне так хотелось деятельности, чего нового, чего-то, построенного своими руками и своими желаниями.

– Постарайся поладить со своей соседкой, – продолжала наставлять мама. – Надеюсь, ты собрала вещи, давай-ка проверим. Привыкай, это сейчас я поеду с тобой, посмотрю, а потом ты будешь одна, поэтому тебе лучше с ней подружиться. Может, будет тебе помогать. Я иду проверять вещи, Людмила!
– Не надо, мам, я уже все проверила. Два раза.
Вот так я поехала учиться в университет. Совершенно не представляя, что лучше бы было остаться здесь или жить в общаге, или где угодно, но только не в той квартире.

Тетя Лида (хотя для меня она была скорее “баба Лида”) встретила нас у подъезда, прослезилась, обнимая маму, и, окинув меня с ног до головы цепким взглядом, умилилась тому, какая же я выросла красивая, а, казалось, еще вчера… Я смутно вспомнила эту пожилую женщину, но в моих воспоминаниях она выглядела моложе. И, пожалуй, действительно была приятной.
Квартирка находилась на пятом этаже (мама убедительно попросила таксиста помочь с вещами, она умеет быть убедительной), у двери мы замешкались: тетя Лида доставала ключ.
– А как же та девочка? Её нет? – поинтересовалась у неё мама.
– Там она. Не хочу трезвонить, вдруг она занимается, – объяснила та, борясь с замком.
– Уж скажите сразу, тёть Лид, что решили застать бедную девочку врасплох, – рассмеялась мама, и тихий скрип открывающейся двери вторил её смеху.
– Придумаешь тоже, Катя, – проворчала в ответ тетя Лида, но была заметна её улыбка. – Я ей всегда звоню перед приходом, чтобы потом точно не было повода с ней ругаться.
Прихожая оказалась ожидаемо маленькой, втроем мы еле там помещались, а еще немаленький багаж…
– Разувайся и чемоданы свои в комнату занеси, детка, не стесняйся, – посоветовала тетя Лида, и я поспешила совету последовать. Скинув босоножки, закинула на плечо спортивную сумку, нащупала ручку чемодана…
– Не все сразу, Людмила!
…и тут же покорно её отпустила. Занесла в комнату сумку, краем глаза заметив на диване чей-то силуэт, но решила не обращать на него внимания, пока не разберусь с вещами. Чемодан в комнату вкатила мама, за её спиной приветливо улыбалась тетя Лида.
– Аля, я привела тебе соседей, – обратилась она к силуэту, а я получила, наконец, возможность как следует его рассмотреть.
На диване головой к окну лежала девушка, на вид – почти моя ровесница, и читала книгу. Заслышав свое имя, она быстро села, убрав свои длинные ноги с подлокотника, и вежливо улыбнулась.
– Аля, это Екатерина Сергеевна, а это Люся, – хозяйка квартиры указала на маму, потом не меня. – Катя, Люся, это Александра.
– Очень приятно, – сказала Александра, и, кажется, нам подмигнула. – Нас теперь будет трое?
Мама уже открывала рот, но на этот раз я решила вести диалог сама: мне же здесь жить.
– Двое. Мама сегодня уедет, а я останусь, – взгляд Александры сделался чересчур внимательным, и я почувствовала себя чем-то вроде амебы, которую пристально рассматривают в микроскоп и заносят увиденное в журнал наблюдений. Но потом она моргнула и снова улыбнулась, только более непринужденно:
– О, я уверена, что мы поладим. И, пожалуйста, не слушайте Лидию Юрьевну, зовите меня Сандрой.
Мама с подозрением разглядывала Сандру, но, похоже, несмотря на ее несколько неряшливый вид, результатом осмотра осталась довольна. Комната тоже устроила (наверняка гораздо больше, чем её обитательница), и они с тетей Лидой отправились на кухню.
– Аля, куда ты опять переставила чай? – донеслось оттуда.
– Шкафчик над хлебницей! – откликнулась Сандра. – Нижняя полка! Кажется, – шепотом добавила она и махнула мне рукой: – Располагайся, не стесняйся, если что – спрашивай, не строй из себя снулого карпа, будет весело. Половина шкафа, нижние ящики и та скрипучая конструкция – кстати, это кровать, – твои, делай с ними что хочешь, только не продавай и не ломай.
Сандра плюхнулась обратно на диван и снова вытянула ноги на его подлокотник. Длинные ноги… они казались еще длиннее из-за коротких джинсовых шортов, которым, однако, все же удавалось виднеться из-под клетчатой рубашки (явно мужской и размера на три больше, чем требовалось). Интересно, чья она? Брата? Парня? Или куплена просто так, в качестве своеобразного домашнего халата?

Скользнув взглядом по корешку лежавшей на её груди книги – «Психология бессознательного» – и выше, я посмотрела Сандре в глаза и смутилась, поняв, что та опять следила за моей реакцией. У неё были карие, почти черные глаза, и это почему-то казалось мне странным, как и неаккуратно прокрашенные черным короткие волосы: проглядывали светлые корни. На щеках – следы бледных веснушек…

– Знаешь, а здесь не всегда такой порядок, – доверительно шепнула она. – У нас с бабой Лидой договоренность: она звонит мне перед приходом, а я придаю квартире убранный вид. И все довольны.
– Угу.
– Я же сказала: не стесняйся, Люся-Люда-Людмила-Люсия…
– Люсия?
– Не хочу звать тебя Людой – слишком похоже на Лиду; Люся – звучит глупо, Людмила – долго, и я не твоя мамочка. Поэтому будешь Люсией.
– С точки зрения итальянской фонетики…
– К черту итальянскую фонетику!
– А. Хорошо. Можно звать тебя Сандрочкой? – вопрос вырвался неожиданно. Сандрочка…
– Как мило, – скривилась она. – Впрочем-впрочем, как хочешь. Если твоя религия не позволяет произносить слово «Сандра»…
– Нет у меня никакой религии, – ситуация казалась глупой. Сначала не слежу за языком, потом чувствую себя задетой из-за этого. И навязываю едва знакомому человеку какую-то глупую уменьшительную форму его имени…
– Эй, ты что, обиделась? Я же пошутила. Зови хоть Сандрочкой, хоть Алечкой, но, знаешь, Сандрочка все же лучше.
– Извини, я что-то…
В этот момент в комнату заглянула тетя Лида и крикнула маме:
– Катя, смотри-ка, а они уже беседуют! Поладили!
– Беседовать потом будут. Людмила, оставь вещи, пойдем, погуляем напоследок. И я хочу еще раз зайти в деканат.
Наверное, выражение лица у меня сделалось совсем жалким, потому что Сандра одними губами сказала:
– Один день. Потерпи, – улыбнулась и подмигнула.

Так я начала новую жизнь, в которой, я надеялась, смогу стать умнее, сильнее, взрослее, смогу измениться, стать самостоятельнее. Готова была преодолеть все.
Кроме Сандрочки.

Сандрочка была, за неимением более подходящего слова, странной, но определенно привлекательной. Казалось, что вместо мозга и внутренних органов у неё моторчики, вечные двигатели, работающие непрерывно и начинающие ржаветь без деятельности.
Её редко можно было застать дома. Не то чтобы она занималась чем-то полезным за его пределами, но жизнь её протекала очень активно. Ночные клубы, подработки тут и там, даже учеба, которая начиналась где-то за месяц до сессии и форсировалась по максимуму: чужие конспекты, листы, тетради, постоянно включенный компьютер – довольно потасканный, но рабочий, Сандрочкин, – и стучащие по клавишам пальцы. И неизменное «Да заткните вы уже сигнализацию/музыку/глотки, а то я подорву вашу чертову машину/квартиру/вас самих!!! Вы! Мне! Мешаете!» в потолок.

А еще у неё было мало друзей. Точнее, к ней почти никто не приходил. Только два парня. С одним они до поздней ночи сидели на кухне и тихо переговаривались, с другим – громко ругались о чем-то, я старалась их не слушать. В первый месяц нашего совместного проживания я была приятно удивлена тем, что Сандрочка не таскала домой своих клубных приятелей. На втором месяце это показалось мне неестественным, и я подумала, будто она не хочет меня смущать или стесняется моего присутствия (плохо я её знала тогда).
– Дом – это дом, зачем приводить сюда каких-то полузнакомых людей? – пояснила она. А мне почему-то стало её очень жаль.

Первый год прошел спокойно, учеба отнимала все силы, разговаривали мы редко, но вряд ли мне доведется забыть, как перед важным зачетом – фонетика – моей первой сессии Сандрочка отобрала у меня записи, нервно перечитывавшиеся мной в который раз, и сказала:

– Хватит, тебе теперь надо прерваться, а то потом ничего не вспомнишь.
Я пыталась протестовать, но она только тянула руку с тетрадью выше, вставала на цыпочки и уворачивалась:
– Можешь мне поверить, я знаю. Многократно проверено.
В тот момент я осознала, что не знаю даже, сколько ей лет, а она подскочила к компьютеру, пощелкала мышкой и включила фильм. Заставила меня сесть на диван, уселась рядом.
Фильм оказался «Очень страшным кино», пошлейшая пародия, которую я бы вряд ли взялась смотреть, но вместе мы почти непрерывно хихикали, посмеивались и хохотали, прижимаясь друг к другу плечами. Думаю, тогда все началось.

Я не сразу поняла, что происходит. Да, полюбила Сандрочку в первые же полгода, несмотря на её неловкость в быту и ненормально быстрый темп жизни, несмотря на темный цвет её радужек, оказавшийся линзами, на светлые корни, бывшие такой же фикцией, как и черные волосы. Сандрочка была многослойной, как сон во сне или как слоеный пирог, или как капуста, но капуста – слишком скучно для неё.

Все было хорошо, я училась, уставала, не замечала и не понимала. До лета, когда пришлось ехать домой. Уезжать не хотелось. Да, я соскучилась по своему городку, по маме, по дому, но ясным как день было то, что все вернется на год назад, что мне быстро приестся жизнь дома, гораздо более спокойная и легкая, зато тщательно контролируемая. Зимой я уже приезжала, но ненадолго.
Летние же каникулы оказались невыносимо тоскливыми: в первые же две недели я по нескольку раз встретилась с каждым из своих немногочисленных друзей и медленно начала понимать, что схожу с ума от скуки и тоскую по однокомнатной квартирке и Сандрочке. Не хватало её голоса, её отсутствия сутками, её шуточек, смешков и подмигиваний, – её общества не хватало.
Однажды мама спросила:
– Соседка твоя, Саша, не обижает?
– Её зовут Сандра. И она очень хорошая, – зачем-то сказала я.
Мама допытывалась долго, с полной уверенностью, что меня наверняка обижают, насилуют и развращают, а я просто боюсь рассказывать, потому что мне угрожают убить всю мою семью. Конечно, я немного преувеличиваю, но мама смотрит слишком много передач определенного характера и после них отчаянно часто звонит мне и беспокоится, если на звонки не отвечаю. «На парах телефон отключаю» – не аргумент.
Такие моменты дома больше всего нервировали. Дома хотелось к Сандрочке.

Однако в конце августа, когда я вернулась, её не было, и это воспринялось мной почти как предательство. По здравом размышлении, я нашла воз и маленькую тележку причин, почему мы не можем быть друзьями и почему она не обязана ждать меня с распростертыми объятиями, будто тоже скучала. Правда, это не помогло избавиться от некоторой затаенной на неё в душе грубости; ровно до того мгновения, как из-под одной из пачек чая в кухонном шкафчике не выпала записка. На ней довольно неразборчивым почерком Сандрочки было нацарапано: «Люсия, это на тот случай, если ты вернешься раньше меня. У меня еще отпуск, я поехала кататься по этой стране и чуть-чуть по другим. Дай мне знать, как приедешь, чтобы я, предвкушая празднование собственного возвращения, не заказала блэкджек, шлюх и стриптизеров. Мне кажется, это тебя шокирует = )».

Чужие люди не оставляют друг другу записки на кухне, значит, мы не чужие люди. Мне захотелось запищать и подпрыгнуть до потолка, до такой степени я обрадовалась. И я написала ей: «Привет. Записку нашла. Надеюсь, тебе хорошо отдыхается. Люся». Это взволновало так, будто я никогда не звонила ей с «Сандрочка, ты забыла ключи!» или с «Сандрочка, я забыла ключи, когда ты вернешься?!»

Через пару дней она ввалилась в прихожую, посмуглевшая, с огромным рюкзаком за плечами и пакетом в руке, с высветленной пародией на челку, без линз, усталая и чрезвычайно довольная.

– Что ты сделала с волосами?
Сандрочка скинула рюкзак и закатила глаза:
– Мы не виделись два месяца, я приехала из путешествия, а вместо радушного приема ты говоришь мне про мои волосы? Ты только что разбила мне сердце. Кстати, с волосами неплохо вышло, да?
– Покрась их обратно! Белый чубчик тебе не идет.
– Просто ты к нему еще не привыкла, – Сандрочка, наконец, расшнуровала кеды и потянулась. И обняла меня. И долго не отпускала, а я впала в ступор. Да, мы жили в одной квартире, но я старалась не нарушать её личного пространства, а она не особенно любила прикосновения. Значит… мы точно не чужие люди!

Когда начало казаться, что радостные объятия затянулись, она пробубнила:
– Извини, но ты самое мягкое из всего, к чему я прикасалась в последнее время. И это комплимент, если что. Кстати, – Сандрочка села на корточки и принялась рыться в пакете. – У нас теперь есть много магнитиков на холодильник, а лично у тебя – гребень.
Она протянула мне его, большой, деревянный, с удивительно тонко вырезанным орнаментом, кое-где инкрустированным серебром. – Купила на распродаже ненужных вещей.
– А где ты была? – спросила я, с трепетом принимая удивительную вещицу.
– Везде понемногу, потом фотки покажу. Гребень – из Кракова, – ответила она, волоча рюкзак в комнату. Бросив его возле шкафа, она упала на диван и прикрыла глаза. Открыла. Лукаво посмотрела в мою сторону:
– Скажи-ка, какое сегодня число?
– Двадцать девятое.
– Двадцать девятое августа. И что это значит, по-твоему?
– Через два дня на учебу, – пожала я плечами.
– А кроме?.. Ладно, сегодня день, который мне хочется провести так, как хочется, и с тем, с кем хочется. А на самом деле у меня день рождения.

Я чуть не выронила гребень. Не знала, даже думать забыла, что у Сандрочки есть какой-то день рождения. Это же Сандрочка. Постоянная величина. Константа. Что-то, что всегда было и всегда будет.
– Поздравляю, – неловко улыбнулась я. – Прости, я не знала. У меня нет подарка.
– Не глупи, ты приехала раньше меня. Значит, сегодня мы будем праздновать так – или почти так – как мне захочется.
– Ты и я? – Нет, быть не может. Мы не чужие, друзья, в какой-то степени, но…
– Ты, я, один извращенец, которого я попрошу не извращаться, и один зануда, которого я приглашу, если он не будет занудствовать.
– Стой. Это ведь те двое? Извращенец – твой парень, с ним вы ругались, зануда – твой, ну, брат, с ним вы шушукались всю ночь, да?
Сандрочка села, недоуменно воззрилась на меня, затем уронила голову в ладони и затряслась в приступе беззвучного смеха.
– Из… извини… Н-немного не так, – отняв руки от лица, она взглянула на меня. От смеха в её глазах стояли слезы. Как же это было красиво! – «Зануда» – мой брат, с ним мы ругались. Ему не очень нравится, как я живу, он любит советовать мне повзрослеть. «Извращенец» – мой друг. С ним мы вели душеспасительную беседу.
– Твой парень.
– Читай по губам: друг. Ребенок, кто тебя социализировал?.. Иногда мужчина и женщина могут быть просто друзьями. Иногда после того, как были друзьями и частенько спали друг с другом. А иногда и нет.
– У вас первый вариант?
– Какая разница? Если ты хочешь его себе – не советую: с большой вероятностью вы вынесете друг другу мозги и будете переходить на другую сторону улицы, завидев один другого. Брата тоже не советую: у него девушка, хорошая. Он жениться на ней хочет.
– Я ничего такого не думала, – я смутилась. И наверняка покраснела, всегда краснею.
– Я знаю, – она тепло улыбнулась.
Набрав в грудь побольше воздуха, я выдавила из себя тот самый вопрос, который невежливо задавать женщинам:
– Сандрочка, сколько тебе лет?
– Сегодня мне исполнилось двадцать пять, Люсия. Неплохо сохранилась, да?
Я опустилась на диван рядом с ней. Семь лет разницы… А я так часто чувствовала себя старше! Обманчивое впечатление.
– Ты такая… То есть, у тебя юбилей. Нет, то есть, ты выглядишь, как школьница, строящая из себя…
– Ага, четверть века. Как страшно. Иногда в магазинах не верят, что мне есть восемнадцать.
– Тебе двадцать пять, и ты собираешься праздновать это так?! – взорвалась я. – В компании брата, бывшего и девчонки, с которой вместе оплачиваешь квартиру?! А как же какая-нибудь тусовка? Куча народу, литры алкоголя и танцы до упаду?
– Люсия, – проникновенно начала она и хлопнула меня ладонью по бедру. – Я старая больная женщина. Все это уже приелось, наскучило и не вызывает ни малейшего энтузиазма. К тому же, терпеть не могу этот праздник. Становишься на один год ближе к смерти, чего хорошего. Но алкоголь будет! Я привезла отличного вина с юга! И кальян будет. Мы научим тебя наслаждаться вредными привычками.
– Главное, чтобы не узнали мама с тетей Лидой.
– Ни за что, – Сандрочка обняла меня за плечи. – Надо обеспечить закуску. Как у нас в холодильнике со свободным местом?

Через несколько часов мы в полном составе сидели на полу кухни и вторили завываниям «Зануды», который терзал гитару, что-то про «Пиво, пиво-пиво-пиво пей!»
Мы пили вино, но это никак не мешало. У меня кружилась голова, немного хотелось спать, однако я любила весь мир, особенно этих троих, особенно Сандрочку. Вино было таким вкусным, и незаметно опустели две бутылки. Третью мы как раз допивали, когда «Зануда» отставил гитару, схватил меня за локоть и буркнул:
– Мы с Люсей пойдем покурим, – и потащил в сторону выхода.
– Но я не…
– Плевать.
Вытолкнув меня на лестничную площадку и изрядно напугав, он всего лишь достал сигарету и действительно закурил. И вперился в меня неподвижным взглядом. Я замерла. Взгляд пугал сильнее, чем действия, ведь он больше не прикасался ко мне, только курил и смотрел.
– Как она живет? То есть, – он потер переносицу, – как она на самом деле живет, пока я не вижу?
– Ну… я не знаю. Я тоже часто её не вижу, – там было холодно, руки покрылись гусиной кожей.
– Не верю, – спокойно возразил он. – Кем вы друг другу приходитесь?
– Мы соседи. Друзья. Знаешь, так бывает, – было не по себе, хотелось вылезти из собственной кожи или испариться.
– Не верю. У неё нет друзей, кроме этого, Леськи. И подруг нет. И мне, – пресек он попытку возражать, – мне наплевать, что ты там себе думаешь. Следи за Сашей. Не давай ей совсем зарваться, она такая дура.
– Не дура.
– Мне плевать, что ты думаешь, – он потушил сигарету о перила. – Позови сюда Леську. Мне бы и с ним перекурить.

В квартиру я вернулась частично протрезвевшей и подрагивающей то ли от холода, то ли от страха. Какой неприятный тип её брат. А сначала казался милым.
Заплетающимся языком сообщив «Извращенцу», что и его ждут на совещание, я осела на пол, положив голову на плечо Сандрочке.
– Что он опять говорил? – спросила она, поглаживая меня по спине.
– Что у тебя нет подруг. Что мы не можем быть друзьями. Что ему плевать, что я думаю. Что ты дура.
– Стандартный комплект, – хмыкнула она и схватила недопитую бутыль. – На-ка, глотни еще. Ты замерзла.
Я послушно сделала пару глотков. Стало чуть теплее, невидимая внутренняя печка снова заработала. Сандрочка… Юная, взрослая, капризная, упрямая, смешливая… Кто, если не друг? Как она “зарывается”? Как у них было с “извращенцем”»?
Кровь в моем вине забурлила.
«Мы же друзья? Ничего, что я… только попробую, а то никогда не узнаю. Мать наверняка сдаст меня в монастырь после учебы».
Голова была легкой и тяжелой одновременно; по ощущениям, от чужого плеча я отрывала её несколько часов. Глаза Сандрочки блестели в полутьме.
– Сандра, можно?.. – и, не дожидаясь одобрения, прижалась к её губам. Её рот приоткрылся – возможно, от удивления, возможно, ей просто стало смешно, – и получилось провести языком по её зубам.
«Приятно. Ощущения интересные. Неужели у чужих зубов немного другая фактура?.. Ох…»
Я-то не умела целоваться. А Сандрочка – умела. Даже то, что откликнулось на рефлексах, отозвалось во мне дрожью.
Еще Сандрочка умела контролировать себя, напиваясь. Потому импровизированный поцелуй продлился не дольше десяти секунд.
– Да ты, я смотрю, уже совсем. Может, спать? Этих двоих я скоро выгоню, мы не будем шуметь.
– С тобой спать. Я тебя люблю.
– Я тебя тоже. Но предпочитаю любить кого бы то ни было на трезвую голову.

Утром ничего не стало хуже. Сандрочка тихо страдала, завернувшись в одеяло и потягивая кофе, я уничтожила всю питьевую воду на кухне и хотела еще. Произошедший ночью инцидент никак не повлиял на наши отношения, но мне было стыдно. Стыдно, скорее, за то, что перестала держать себя в руках. Пьянь.

* * *

Иногда так бывает, что некоторые незначительные или не всерьез сказанные слова, не всерьез совершенные поступки оседают в подсознании, остаются там и всплывают в сознание, изменившись до неузнаваемости, пробуждая ненужные мысли и укрепляя неправильные чувства. Для меня это выглядит так, ведь со мной так и было.
Длинные ноги.
“Один день. Потерпи”.
“Ты самое мягкое из всего, к чему я прикасалась”.
“Ты и я”.
“Я тебя тоже люблю”.
Микс! Коктейль цитат, вырванных из контекста! Какую чудесную картину они могут составить! Главное – не сопоставлять её и реальный мир: кривее зеркала не придумаешь, не узнаешь, отражает ли оно правду или только то, что подкидывает воображение. Провокация.


Замечала Сандрочка или нет, но она провоцировала всем своим существом. Кого-то – на агрессию, кого-то – на соперничество, кого-то – на нездоровый смех, кого-то – на нездоровые чувства. Провоцировала по-разному: открыто, грубо и так, что никто провокации не замечал до того, как провокация достигала своей цели.

Это произошло во время напряженной предсессионной зубрежки. По квартире разнесся вопль «Да пошло оно!» и распечатки с какими-то таблицами и схемами. Это означало, что настает время киносеанса.
– Сегодня мне хочется убивать, – решительно сказала она, с раздражением вцепившись в мышку. – Поэтому будем смотреть «Зомбилэнд». Он смешной, и там много крови.
– Мне бы еще пару вопросов выучить…
– Потом, Люсия, потом, – меня схватили за руку, насильно уложили на диван, в ответ на что я вырвалась и, стащив у себя с кровати подушку, гордо легла обратно, демонстрируя свободу воли в действии.
– Мне подвинуться? – царственно, как мне показалось, изрекла я.
– Нет. Ты будешь подушкой, – и Сандрочка улеглась сверху, удобно устроив голову у меня на груди, чем напугала меня сильнее, чем зомби из начала фильма.
– Ннет. Не буду!
– Не трепыхайся! Я легкая, ты мягкая – все о’кей! Кстати, классная грудь. Нет, правда! Ты зачем краснеешь? Большая и приятная на ощупь. Может, мне чуть-чуть отрежешь? Я с детства комплексую из-за своей плоскости. Нет, не с детства, а – как называет период, когда сиськи уже растут, а мозг – еще нет?
Как же хотелось уткнуться лицом в подушку, но, во-первых, я не могла повернуть голову, во-вторых, если бы все-таки могла, подушка бы воспламенилась. Бывают ситуации, когда открытый рот Сандрочки несет массовую гибель мозговых клеток, разрушения чертогов разума, подтверждение идеям дедушки Фрейда, – проще говоря, ужасную чушь. Слава всему, чему слава полагается, что такие ситуации случаются не слишком часто – мир бы не пережил.
Минут через пятнадцать проблема словесного водопада и избыточного прилива крови к лицу разрешилась сама собой.
– Знаешь, скоро будет место, где он мочит зомби бензопилами с двух рук, – довольно мурчала Сандрочка. В таком положении ей был плохо виден экран, зато мне приходилось наслаждаться зрелищем. Зрелище не услаждало взор, но Сандрочка услаждала осязание.
Следующие пятнадцать минут Сандрочка молчала. Ни единого слова. Я думала, она заснула, но она снова делало это: разглядывала меня. Кусочек плеча и ключицу, если быть точной.
– Люсия, ты же красивая, ты вырвалась на свободу, у тебя возраст такой… подходящий, – прекрасное начало разговора, прекрасный момент для начала разговора, прекрасная фоновая картинка: кто-то только что убил зомби банджо. – Почему у тебя никого нет?
– У меня есть ты, – брякнула я.
– Я не считаюсь. Почему у тебя никого нет? Ты настолько стесняешься? Или боишься, что тебя кто-то к чем-то будет принуждать?
– Я не хочу, – если когда-нибудь мне расскажут, как незаметно выползти из-под тела, которое затронуло в разговоре щекотливую тему на фоне фильма про зомби, я дорого заплачу за мастер-класс, потому что тогда у меня ничего не вышло.
– Себе-то не ври, – усмехнулась Сандрочка. – Целоваться ты просто так полезла, потому что тебе было скучно?
– Да.
– Мне-то не ври. У тебя цинизма не хватит даже на такую мелочь.
– И что? Тебе какое дело? Ты-то почему одна?
– Я-то – как раз потому, что не хочу. А ты не злись так, тебя никто ни в чем не обвиняет, я не хочу тебя задеть или оскорбить. Мне интересно. Это ведь нормально. Гимн весне первыми начинают играть гормоны, а у трогательных вьюношей и трепетных барышень твоего возраста весна круглый год. Хочется же тебе непонятно чего? Хотя нет, понятно, чего, но признаться стыдно, да?
Я заворочалась. Лежать сделалось крайне неудобно. И зачем ей было начинать это?..
– Ладно! – прозвучало как «Хватит!». – Есть кое-кто! Но ничего не выйдет!
– Вот! Похоже на правду! – Сандрочка большим пальцем погладила мой подбородок. Она наверняка слышала быстрый стук моего сердца, а я слышала её сердце. От этого становилось еще более жутко: оно было спокойным. Ровное сердцебиение, в такой-то момент… Это плохо. Я не знала, чего именно ожидать, но ожидала чего-то плохого. – И как это – «ничего не выйдет»? Ты уже попробовала? Вы уже разговаривали? Он уже знает?
– Нет.
– Что «нет»?
– Все «нет». Ничего не выйдет, я знаю, Сандрочка! – я дернулась еще разок, как же мне было страшно. Сандрочка, как её брат, сначала – восхитительная, а на самом деле – жуткая. Не должно так быть.
– Как ты можешь что-нибудь об этом знать? Или… О! – она приподнялась на руках и внимательно посмотрела мне в лицо. – А может, это я?
В тот миг у меня в голове обрушилась целая вселенная, опадая осколками на дне зрачков, я замерла, вся, полностью, легкие перестали качать воздух, сердце перестало качать кровь. «Всё. Конец».
– Да ладно! – восхитилась Сандрочка. – Чтобы ты так сразу – и в девушку?.. Неужели и так может быть? Значит, если я сделаю вот так, – она наклонилась и поцеловала меня в губы, – вот так, – в шею, – или вот так, – ладонью по груди, совсем легко, – то тебе должно понравиться.
Это сейчас я могу судить, что поцелуй был совсем не похож на тот, ночной, и прикосновения – приятными, а тогда мне хотелось исчезнуть, убежать, спрятаться к маме под одеяло – но мама была далеко, совсем как мне хотелось много лет подряд! На экране компьютера странные сестры жизнерадостно грабили главных героев вместо того, чтобы объединиться с ними в одну команду.
– А если сделать еще и вот так, – она опустилась, щека к щеке, губами к уху, грудью прижавшись к груди, – то… Что? Ты плачешь?
Я с трудом поднесла руку к лицу и дотронулась до щеки. Я плакала и не заметила.
– Да тебя трясет! – Сандрочка вскочила с дивана, обычная Сандрочка, которая не интересуется личной жизнью человека, с которым снимает квартиру. – Черт, черт, черт!!! Люся! Люся, все уже в порядке! – она дернула меня за руку, заставляя подняться, обняла по-обычному. – Вот черт, напугала ребенка, дура старая, Макс прав, о, черт! Люсия, прости, и перестань уже дрожать! Черт, не слушай меня. Прости. Кому-то надо было поспать еще сутки назад, и теперь понятно, зачем.
– Сандрочка, умоляю, заткнись, – прошипела я ей в ключицу. И разрыдалась.

Вспоминая теперь тот эпизод, я частенько жалею, что испугалась. Мне хочется вернуться назад и сделать так, чтобы Сандрочка не остановилась, хочется ответить на все ее вопросы и рассказать еще больше, но я понимаю: время нельзя отмотать, если бы и можно было, ничего не изменилось бы. Не вышло бы ничего хорошего.
И это тот самый редкий случай, когда мне не хотелось быть правой, но я была права.