Кажется, заказчик ожидал чего-то другого, но вышло вот так.
668 словИгла, спирт и вата, - Катя раскладывает все это на столике у зеркала, Настя сидит на подоконнике рядом, улыбается, болтает ногами и щурится с интересом.
- Зачем это тебе? - спрашивает Настя, склоняя голову.
- Помолчи, пожалуйста, - провернуть иголку, надавить, опять провернуть, - отсчитывает Катя про себя, прикусывает губы, закрывает глаза от боли, выдыхает устало.
- Нет, - упрямо отзывается Настя, которая не умеет не быть жизнерадостной. - Объясни мне.
Катя не отвечает, она слышит только стук крови, руками чувствует только, как ухо отдает жаром, видит только покрасневшую кожу в зеркале. Еще немного, - думает Катя, и со всей силы тянет иголку, но та не поддается, скользит. Катя начинает злиться.
- Помочь? - обеспокоенно спрашивает Настя, но Катя в ответ только сильнее сжимает зубы и все более остервенело дергает иглу. После пятиминутной борьбы, ей приходит в голову чем-нибудь твердым надавить на проклятую иглу и проткнуть до конца. Игла поддается, ухо чуть кровоточит, а Катя равнодушно опускает на пол, закрыв лицо руками. Настя не унимается.
- Все в порядке? - Настя садится рядом, смотрит заботливо, в висках у нее стучит. А Кате хочется прикрикнуть на подругу - Кате сейчас хорошо и очень, очень пусто.
***
- Опять? - Настя даже не удивляется тому, что на столике опять лежат игла, вата и спирт, а Катя кивает.
- Та уже совсем зажила, а мне нужно, чтобы болело.
- Зачем? - Настя нервно дергает футболку, смотрит на собственные руки и беспокоится.
- Забудь. Просто забудь, - говорит Катя и прощупывает мочку уха, подыскивая подходящее место для прокола. Настя не может видеть и слышать этого, она закрывает уши руками, смотрит в окно - там дети, солнце и песок, Насте хочется на пляж. Но Кате здесь куда хуже - Катя просто сходит с ума и не может остановиться. И Настя ждет, когда у нее попросят помощи.
В этот раз крови больше, чем обычно. Катя улыбается бессильно, методично протирает спиртом, снова и снова отрывает вату, Настя молчит.
- Принеси воды. Пить хочется, - Катя не просит. Она вот такая - Катя, не просящая и не приказывающая, сделаешь - отлично, не сделаешь - плевать. И Настя послушно несет воду.
***
У Насти все руки искусаны - у нее есть собственный личный кошмар, но от расспросов она отмахивается, мол, комары, упала, просто стукнулась - ничего особенного. Катя думает, что Настя совсем ребенок, а та не спорит, просто ждет, когда Катя вернется к жизни.
Настя не любит ждать. Ей хочется, чтобы пришло то время, когда Катя перестанет шарахаться от прикосновений, пугаться людей и захочет разговаривать. Настя знает, что до этого еще долго, но Катя - стоит того.
Когда Катя достает иглу, вату и спирт опять, Насте хочется закричать от отчаянья, она устает ждать. Но Катя нерешительно смотрит и убирает все обратно, отмахивается, мол, просто рано еще, это ничего не значит, но Насте хочется плясать от счастья - она одержала небольшую победу.
***
- Я устала так жить, - Катя лежит на полу, смотрит в потолок, внутри красное вино. Насте в этом мерещится какой-то особый смысл, и что-то ее душит, когда она изредка заглядывает Кате в глаза - там слишком пусто. - Ничего настоящего. Одна. Другая. Третья. Что-то особенное или просто скучное. Ничего нового, ничего интересного, - Катя шепчет совсем тихо, а Насте хочется скулить, словно эти слова выжигают у нее на коже. Слишком знакомые слова.
- Не надо, - отчаянно говорит Настя также тихо, кончиками пальцев проводя по щеке подруги. - Не надо. Может, в будущем еще будет что-нибудь интересное, - она и сама не верит в это, но никогда раньше ей так не хотелось кому-либо помочь. - Пожалуйста, - добавляет Настя и обнимает Катю - мягкую, покорную, равнодушную, - и ей хочется плакать. Это просто вино, - одергивает себя Настя.
***
Катя опять рисует. Она чудесно рисует, и внутри у Насти все переворачивается от радости. Не шедевры, не настолько хорошо, как раньше, но в этих рисунках чувствуется что-то живое, настоящее, и Настя чувствует, что и в ней самой просыпается жизнь.
- Ты веришь мне? - спрашивает Катя, сосредоточно глядя куда-то за спину подруги, и нервно крутит в руках кисть. Настя молчит, очень долго молчит, потому что боится спугнуть, и знает, что медлить нельзя.
- Я верю, - говорит она и боится того, что снова оказалась зависимой от кого-то. Катя улыбается. Впервые настолько искренне за долгое время.
- Это хорошо. Я тоже тебе верю.

Гость, заказчик очень рад! Вы угадали, и угодили в кинк, и внезапно даже с именами. Большое спасибо!

Оооо, я так рада, что порадовала.
Просто в процессе написания выяснилось, что я - внезапно! - почесала даже свои кинки и я немного переживала по этому поводу.
Спасибо за заявку.
автор

автор,

сирца, автор

Гость,
мика сказочник, спасибо

Мы сидим в баре и потягиваем пиво. Тут чертовски темно, слишком шумно и невыносимо душно. Сара делает глубокую затяжку и выпускает дым мне в лицо. Я жмурюсь и слегка закашливаюсь. Но это все не имеет значения. Она снова дергается, когда я пытаюсь дотронуться. А значит снова кто-то был. И снова сделал ей больно.

- Как дела на работе?

- К черту работу. Я уволилась. Начальница – тупая пмсная сука. Вечно все не нравится, ни один снимок. Перед уходом думала зажать ее в сортире напоследок, да побрезговала. Хочешь еще пива?

Я киваю, она тушит сигарету, подзывает официанку, с ухмылкой просит повторить, облизывает губы, снова закуривает. Между затяжками без особого интереса спрашивает:

- Как Хизер?

- У нас все хорошо.

- Не съехались еще?

Она смеется, а я виновато улыбаюсь и все кошусь на ее правое ухо. Красное и немного припухшее. Свежий прокол с колечком из медицинской стали.

- Нет пока. Думаешь, стоит?

- Ну, это вы у нас идеальная парочка, мне откуда знать. Я свободная птица.

У этой свободной птицы уже пять серебристых колечек путаются в волосах, каждое из которых – очередная баба, разбившая ей сердце, или вроде того. А страдает этой херней Сара чуть меньше полугода. По телке в месяц. Охренительно.

- Слушай, раз ты все еще одна... Ну, живешь. У тебя же вроде был диван, да? Меня из квартиры турнули.

Я расплачиваюсь за пиво и мы едем ко мне. Все Сарины вещи умещаются в небольшой рюкзак. Тяжелый немного, но как же мало ей нужно – двое трусов, три майки, фотоаппарат, пара сменных объективов, бумажник и стопка post-it в комплекте с затупившимся до крайности карандашом из Икеи.

Сара достает из пачки сигарету и собирается прикурить, когда я останавливаю ее:

- Не кури в квартире, пожалуйста. В окно хотя бы.

Опять смеется и протягивает мне красно-коричневую пачку.

- Будешь?

Nat Sherman Sweet Leaf. Сладкие, как ее губы. Или ее губы сладкие, как эти проклятые сигареты. Я ненадолго задумываюсь, но беру одну. Надо расслабиться. И хоть на дюйм приблизиться к ней. Мы высовываемся в распахнутые окна, а на улице так темно, хоть глаз выколи, и только два наших окурка светятся – вместо звезд.

Мне всегда плохо удавалось заполнить чем-нибудь тишину, поэтому я молчу, увлеченная табачным дымом, и вспоминаю времена, когда мы были может чуточку, но все же ближе. Когда это было? Год? Два назад? Когда мы сидели за одной партой в школе? Все слишком сильно изменилось и продолжает меняться, и я не знаю, куда оно нас несет. Ты, и твои женщины, и то, какая ты независимая. И я. И Хизер, чуточку, тоже. Слишком сложно серьезно принимать решения. Помоги мне. Помоги мне.

- Проколешь мне ухо?

Сара так резко вырывает меня из потока мыслей, что я вздрагиваю и переспрашиваю.

- Ухо мне проколешь?

Почти затухший, скуренный до фильтра окурок легким щелчком отправляется из ее длинных пальцев за борт. Сара вынимает из рюкзака бумажник и достает из него иглу.

И тут я взрываюсь.

Впервые за столько лет я кричу на нее, кричу громко и зло, со слезами, наворачивающимися на глаза. Кто они, кто все эти люди, что в них есть такого, чего нет во мне, ведь я бы никогда, я бы не...

Сара зажмуривается. Она дергается каждый раз, когда я повышаю голос еще сильнее. Все сложнее подбирать слова, но тишина оглушает, и я кричу так, что мой голос, наконец, срывается. Я пытаюсь что-то еще шептать, но Сара открывает глаза, протягивает ко мне руки, подходит ближе и обнимает, наверное, так, как никогда еще не обнимала. Крепче, чем обычно, и... более... собственнически, что ли. Я прижимаюсь к ней и начинаю плакать, как дура.

- Моя девочка...



Когда я просыпаюсь утром, в ушах сопящей рядом Сары в совокупности две сережки. Два серебряных гвоздика. Мы тогда сбежали с уроков и сделали это за школой. Прокололи уши, то есть. В седьмом классе, как сейчас помню. На ней все еще те же самые сережки. На мне – ее рука. И запах. И вкус. И больше ничего не имеет значения.

О, боже... Заказчик растёкся лужей.
Автор 2, я вас

заказчик, мимими!)))
автор2.

Автор 2, это прекрасно.

пурпур:3

Оба исполнения изумительны

Первое такое восхитительно нежное, спасибо, приятно было читать.