Война… когда закончатся последние бои, когда ошалевшие от мира солдаты вновь привыкнут сжимать рукоять станка или сохи вместо эфеса или приклада, и даже лошади перестанут вздрагивать от каждого резкого звука – тогда выжившие будут помнить не совсем то, что было – не канонады, не штыковые атаки, не конвульсии умирающих, не стоны раненых и искалеченных, а взятые высоты и павшие крепости… И изможденные, но радостные лица освобожденных горожан…
И место прошедшей войны, с ее кровью и грязью занимает совсем другая война. Война, какой мы бы хотели ее видеть.
Об этой войне пишут книги, слагают песни и снимают фильмы. И редко когда сквозь патетику торжества пробивается луч неприглядной правды… Хотя… Разве же она неприглядная?
Просто люди – это люди, а не положительные герои, а война – это война – а не баьальное полотно.
И поэтому – не стоит унижать героев, приписывая им врожденное благородство. Они были людьми. Такими же людьми, как мы.
Но стали героями.





Настроение было крайне напряженным.
Весь оставшийся офицерский корпус Ахтырского гусарского полк, а точнее, все те, кто присутствовал сейчас в зале бывшего особняка («Вот варвары, даром, что французы…» - причитал Прохор, денщик поручика Ржевского) ждали кульминации. А ее все не было. Странные, не поддающиеся расшифровке, токи текли между корнетом и поручиком. Но вполне понятной разрядки не происходило.
Поручик Ржевский просто искрился ненавистью; корнет Азаров напоминал хладный труп.
- Водки? – поручик Хилкевич поднес Ржевскому полный штоф анисовой, - Mon ami, de boire - et vous trouverez du repos!
- Какой, к такой-то матери, покой?! – взъярился Ржевский; рюмку, впрочем, он взял и опрокинул ее в себя, даже не крякнув, - я, с юности зачисленный в кавалерию, с одиннадцати лет не отрывавшийся от седла, долженотчитываться перед… перед…
Их диалог прервал шум в сенях. И через миг, сопровождаемый все усиливающимися одобрительными возгласами, в залу ввалился одетый в казачий армяк обер-есаул Ершов. Голова его была обвязана запачканным кровью ситцевым платком, но в клочковатой бороде скрывалась улыбка.
- Чего грустными сидим, ваши благородия? – спросил он.
- А чего веселиться? – фыркнул Ржевский. – Дам-с нет, выпить нечего.
- Вот не прав ты, Димитрий Львович! – с картинной обидой в голосе заявил есаул. – Все-то ты ждать не умеешь, о том и отец наш Давыд тебе не раз говорил…
- Так ты, шельма, хочешь мне сказать… - вся обида Ржевского исчезла, на лице его отражалось предвкушение, - что ты здесь, в этой пустыне предъизраильской, сможешь предоставить нам не токмо зелье винопития, но и общество куртуазное?
- Так точно, ваше благородие!
Ржевский вошел в раж:
- Господа! Все вы свидетели, что сей достойный муж обещал нам дары, которые небеса могут послать в столь тяжкое время. Я могу поверить, что у него есть выпивка; но в то, что здесь, в полесской глухомани, нам будет даровано сколь-нибудь приличное общество прекрасного пола….
- Да что Вы, барин! – перебил Ершов поручика, - Не токмо приличное - найлучшее! Вам будут завидовать салоны Санкт-Петербурга, не токмо Москвы…
- Ах, каналья! Вот все свидетели – ведро шампанского шельме, ежели правда! Да не простого – лучшего брюта от Дом Периньон…
Ершов перекрестился:
- Здравия и благополучия тебе, барин. Но соизволь отдать не вином, а серебром.
- Ты сперва выиграй, пройдоха!
- Только-то и труда! Степан! Герасим! Ну-ка, братцы, заносите!
В зал ввалились казаки, от их полушубков валил пар. Попарно они тащили ящики – вино, коньяк, шампанское. Провиант – колбасы, копчености, солонина, рыбные пресервы, замерзшие напрочь удивительные французские коржи, желтовато-белые головки сахара, черные плитки шоколада…
- Откуда, тысяча чертей?
- Два обоза французских отбили; теперь канальям совсем жестко будет, - скромно ответил Ершов, - но ведь, барин, мы не закончили. Готовь серебро.
- Ты сперва това…. – начал было Ржевский – да так и замер с открытым ртом.
Она стояла в дверях, бледная, закутанная в шерстяные шали, с накинутым на худенькие плечи простреленным в двух местах полушубком…
Она была прекрасна. Боже, как она была прекрасна…
- A propos de Dieu ... Tu! Comme vous avez ete ici ... Je suis sans doute le sommeil.
Она небрежно сняла полушубок; скользнула с плечей тяжелая шаль, высвобождая ее огненные волосы….
- Dima ... Vous etes ici encore ...

Бета - Модо.
За что я ему очень признательна.

по сюжету пока сказать нечего, жду продолжения, но... как бы... опечатки) впечатление не особо портят, ибо пока не от чего, но смазывают

forewer forever
гусарского полк полка, я полагаю
долженотчитываться пробел затерялся
баьальное батальное
предъизраильской тут я не совсем уверена, но должно быть "предызраильской".

*Рву волосы на голове*
Спасибо, впредь постараюсь быть внимательнее.
Автор.

Тоже рву. Пропустил опечатки во второй редакции.

Автор и Модо
пожалейте волосы, еще пригодятся

Гость Ничего, у меня они густые и крепкие. Переживем.
Ждите вторую главу tonight.

Шурочка, на самом деле, боялась очень многих вещей, и больше всего - раскрыться. Возможно, одним из корней ее безстрашия в бою был как раз постоянный страх перед своими сослуживцами. Нет, не как мужчин - она боялась возможного презрения либо насмешек, если все раскроется.
Потому первое время она старалась не пить - хотя в компании гусар это было почти столь же реально, как не дышать. Она даже придумала себе какую-то болезнь, чтобы не пасть в глазах своих сослуживцев. Но постепенно Шура поняла, что не столь беззащитна перед алкоголем, как ей казалось. Она не теряла контроль над собой...
Или почти не теряла. Во всяком случае, в полупьяном виде она не забывала, что зовут ее Александр Азаров, корнет (на данное время) 4-го Летучего эскадрна Его Императорского Величества Ахтырского гусарского полка, и уж само собой, что она - мужеска полу...
Вот только в состоянии подшофе в душе у Шуры просыпался какой-то веселый бесенок, который щекотал его изнутри, заставляя петушиться и лезть на рожон. Так же бывало и в бою, и там это неизменно приносило результат - а в приватной жизни оборачивалось сплошными проблемами.
Вот и нынешняя ссора с Ржевским... Нет, поручик, конечно, порядочная свинья - или, скорее, непорядочная. Но стоило ли так остро реагировать? Ведь можно было возразить ему, да просто осмеять, ан нет - полез Саша в бутылку.
И добро бы мнение поручика хоть как-то тревожило душу Шуры. Так ведь нет! Она и в мыслях не представляла себя партией Ржевскому - вот не интересовал он ее как личность - и баста! Честно говоря, Шура сама не знала, чего ей хочется, даже подозревала, что куртуазная сторона жизни ей уже и вовсе неинтересна. Нет, конечно, определенные романтические мечты имели место быть, но дальше смутных образов танцев до утра под восхищенные и отчасти завистливые взгляды фантазии не заходили. То ли дело ее теперешняя жизнь! Быстрые кавалерийские налеты, смелые вылазки, безстрашные операции в тылу врага... ночные переходы, неудержимая скачка, треск пистолетных выстрелов и сабель громкий звон. Такая жизнь была по душе Шуре Азаровой.
Да и в сослуживцах своих она, ну хоть убей, не видела... как бы это лучше сказать? Не воспринимала их как возможных спутников своей жизни, как кавалеров, воздыхателей, как объект желаний и девичьих мечтаний. Не то, чтобы она была к ним совершенно равнодушной - с ними было весело, безопасно...
Но ничего подобного тому, о чем она читала в романах, не тревожило ее душу. Никаких треволнений, никаких грез любви... Не говоря уже про слезы по ночам и признания, доверенные лунному свету. Разве все это могло сравниться с добрым аллюром, с жаром сабельной схватки, с непередаваем вкусом победы?
Все эти мысли так заняли головку Шуры, что она совершенно не заметила, как количество выпитого вина проскочило безопасную отметку. Мысли стали путанее, а бесенок с удвоенной силой принялся нашептывать свои идеи. Которые казались сейчас чертовски логичными. Просто гениальными.
И тут слегка осоловелый взгляд корнета нашел поручика, но не только его - рядом с напыжившимся, как индюк, Ржевским была изящная, но изможденная мадемуазель. И каналья Ржевский всем своим видом демонстрировал свой интерес к вышеупомянутой персоне.
- Вот дрянь... - пробормотала Шура и решительно поднялась из-за стола.

Бета - Модо.
Дореформенное написание приставки "без-" целиком на совести Автора. Так сказать, маленький каприз.

Поручик, что называется, поплыл.
И ведь не далее как полчаса тому назад он лично уверял своего заклятого друга корнета в том, что ему нет дела до светских львиц с их жеманством и кокетством... а поди ж ты!
Хотя мадемуазель Жермон нельзя было назвать светской львицей. Несмотря на ремесло, просто-таки располагающее к легкости нрава; несмотря на кочевую жизнь, несмотря на толпы воздыхателей и множество романтических увлечений, отчасти реальных, отчасти выдуманных падкой до сенсаций и сплетен толпой, Луиза сохранила какую-то почти детскую чистоту. Даже ее голубые глаза, словно подсвеченные изнутри невидимым светом, были столь чисты, что невозможно, решительно невозможно было поверить в то, что душа, зеркалом которой являются эти глаза, может скрывать в себе хоть малейший порок.
"Возможно, - думал Ржевский, - все дело в ее женственности. Каким бы ни был мужчина, какие идеалы не исповедовал, но истинная женственность всегда влечет его. Так было со времен Адама и до наших дней".
И, забыв все слова, сказанные безусому корнету в пылу спора, Ржевский стремительно атаковал позиции француженки; его напор был вознагражден - вскоре именно он оказался ее парой на данный момент, а остальные, несолоно хлебавши, удовлетворились ролью общества. Такое положение вещей устраивало поручика.
Однако не все было так просто. С одной стороны, давнее знакомство и некие чувства, взогретые обоюдным одиночеством и холодным ужасом военной зимы вновь сблизили Ржевского с Луизой; с другой - давняя тень не очень приятного для обоих прошлого присутствовала рядом с ними - и Ржевский почти физически чувствовал недоверие, которое Луиза испытывала к нему.
Кто знает, как бы все это закончилось, какая сила одержала бы победу. Поручик искренне надеялся, что одиночество мадемуазель Жермон и ее страх перед завтрашним днем подтолкнут ее в его объятья, а былое рассеется, как горький дым. Война меняет людей, но бонвиван и повеса Ржевский решительно не хотел меняться. Сам того не понимая, он не жил, а играл - в войну, в любовь, в дружбу...
Но тут произошло то, чего поручик совершенно не ожидал - а мог бы; надо было быть совершенно легкомысленным, чтобы не понять - красивая, изящная и обворожительная женщина в компании истосковавшихся по дамскому обществу мужчин - все равно, что свеча на пороховом складе.
Но меньше всего Ржевский ждал, что его планы (впрочем, неясные даже ему самому) нарушит, ну кто бы мог подумать? Корнет Азаров!
Если бы Ржевский узнал, кем на самом деле был его заклятый друг - он удивился бы еще больше.

Бета - Модо.
Словесные новообразования - авторские

Автор, пока (простите мне это пока) все прекрасно. Опечатки в принципе незаметны, язык неплохой. Кстати, если вы наберете в поиске "кавалер-девица Дурова", то можете прочитать восполминания реального прототипа Шуры Азаровой, которая, как ни странно, действительно любила женщин. Надеюсь, вам это поможет

Гость Большое спасибо! Обязательно воспользуюсь Вашим советом.
Автор.

Не за что)

весьма и весьма интересно))))

Палитесь.

А на войне как на войне
А нам труднее там вдвойне
Едва взошел над сопками рассвет
Мы не прощаемся ни с кем
Чужие слезы нам зачем
Уходим в ночь, уходим в дождь, уходим в снег


На войне всегда все проще.
Сколь ни были бы сложны церемонии светских салонов, сколь вычурным ни было бы общение на гражданке, совсем по-другому все происходит a la guerre.
Быстро сообразив, что мадемуазель Луиза не просто голодна, но и замерзла, Ржевский, не медля, организовал из бывших соперников группу поддержки; тут же был подан чай, приготовленный по армейскому рецепту - с сахаром и водкой ("и при том тройной очистки, понял, каналья?" - руководил действом поручик) и сладости (все из того же трофейного обоза); сам поручик на правах старого друга занялся мертвенно-бледными руками Луизы, растирая ее кисти и согревая их своим дыханием...
Луиза удивлялась самой себе - заботы Ржевского ей, так недавно мечтавшей о простой кружке чая, неожиданно оказались ей совершенно неприятными. Где-то в глубине ее сознания она чувствовала, что все эти нежности имели целью лишь одно - возобновить неылую связь и довести ее до куртуазной стадии. Там, в салонах блистательного Санкт-Петербурга Ржевский, ухлестывая за дамами света, мог пренебрегать чувствами шансонетки, даря ей ласки, как провинциальные баре в порыве великодушия одаривали своих холопов подачками с барского стола.
Здесь же, в пустыне, где красота и женское внимание было на вес золота, неожиданно мадемуазель Жермон стала "божеством красоты и чистоты", как изволил только что выразиться поручик. И от этого прикровенного лицемерия Луизе неожиданно сделалось плохо. Воистину, трудно быть умной, если ты красива, и vice versa. Будь Луиза обычной дурочкой из полусвета, она бы сейчас купалась в лучах обожания... Но Лу была дочкой бретонских латифундистов, независимых и гордых, непременно старавшихся выучить своих детей, пусть даже грамотность им вовсе не пригодится, стремившихся во что бы то ни стало сравниться богатствами с теряющим свое значение окружающими феодалами. Директория поставила жирный крест на этих устремлениях, и юная Луиза оказалась в холодном и негостеприимном Париже. Здесь она прошла все семь кругов ада, пережив все, что возможно пережить в столице безбожия и безнравственности, но, в конечном итоге, сумела добиться славы и признания, при том не только среди франкоязычных - в дальней и, глядя с Елисейских полей, такой дикой России она срывала аплодисменты и даже овации. Перед ней, которая недавно вела жизнь кокотки, падали на колени украшенные сединами и орденами дворяне загадочной и светлой Империи Востока...
Она быстро поняла, что эти падения на колени, эти собольи шубы, бриллианты и фламандские цветы в Сочельник - такой же обман, как блеск огней Парижа. Раковая опухоль европейской цивилизации уже бросила свои метастазы в среду российского дворянства; вместе с французским языком и европейской культуры в здоровую российскую среду проник страшный яд вольнодумства, революции и декаданса. И Ржевский, наследник состояния статского советника графа Юрия Венедиктовича Ржевского, был последним ее разочарованием...
Но Луиза не разлюбила Россию. Она чувствовала подспудное здоровье этой необъятной державы; и она, рожденная на берегах Нижней Луары, страстно полюбила эту такую с первого взгляда холодную, и такую теплую изнутри землю... Она поверила, что нынешняя война, война ее ветхого отечества с Отечеством новым очистит душу России от всего наносного.
Но Ржевский, ее давешнее увлечение, ее огромное разочарование, ее прошлое, горькое прошлое - он был сейчас совсем некстати. Оттого-то Луиза так обрадовалась появившемуся невесть откуда юноше с несколько женственными чертами лица.
Он присел рядом с Ржевским и сказал:
- Полноте, поруччик! Ваша рука крепка, она идеальна для управления конем и удержания эфеса, но, миль пардон, Вы очень неосторожны в обращении с дамой... столь изящные пальчики нельзя разминать так энергично. Позвольте мне?
Последние слова были обращены к Луизе. И та словно очарованная, медленно кивнула, и, высвободив ладони из рук поручика, протянула их юному корнету, который смотрел на нее своими чистыми глазами....

Модо Вы тоже. У меня для Вас есть "один вопрос тревожный", ответите?

Гость

Умыл.

С точки зрения текста - по-прежнему чудесно. И занимательно.
Но откуда вдруг столько необоснованного курсива? Аж глаз режет...

Tam Linn Спасибо.
Насчет курсива - приняла к сведенью. Больше не буду злоупотреблять.
(Безсонная ночь... шампанское...)

простите, неанонимность - это сознательное решение или случайно? перевыложить главу?
кстати, она уже пятая)

Ой...
Администрация, мне нужна помощь! Удалите главу, пожалуйста, я ее перевыложу анонимно.

Выкладывайте-выкладывайте)
thegamed

Усилия Ржевского успехом отнюдь не увенчались - руки Луизы были по-прежнему холодны, как две ледышки.
Не обращая ни на кого внимания, корнет принялся растирать их. Делал он это вполне энергично, но при этом очень ласково. Его тонкие пальцы скользили по бледной коже девушки с какой-то невероятной для этого места и времени нежностью, его губы почти касались ее ладоней, согревая их своим дыханием. Азаров сейчас походил на пылко влюбленного юношу, которому впервые была подана для поцелуя рука.
Луиза смотрела сверху вниз на склоненную голову корнета, словно была очарована происходящим. Она жила в мире, в котором, как ни странно, нежности не было места. В ее мире кипели страсти, которые отрицали всякую нежность, как буря отрицает тихое спокойствие моря. С прикосновениями Азарова можно было сравнить разве что прикосновения матери - их роднила эта безкорыстная забота, эта ласка не ради собственного удовольствия, а лишь для того, чтобы Луизе было хорошо.

Ржевский пылал злостью. Кроме всего прочего, корнет его банально унизил, ведь сейчас сгрудившиеся вокруг красавицы гусары наверняка думали о том, что корнет обошел записного ловеласа Ржевского, что - подумать только! - мадемуазель Жермон предпочла ласки безусого юнца мужеству, опыту и обаянию Ржевского. А ведь формально говоря, корнет его ну никак не оскорбил! Не за что даже вызвать его!
"Ну, окаянный, я тебя все равно достану! - ершился поручик. - Чтоб мне больше женского тела не видать, если не найду для тебя повода! Каналья негодный! Пригрел змею, сто тысяч дьяволов и преисподняя!"
- Корнет, Ваша предприимчивость похвальна. Вы развили столь бурную деятельность... но милейший, боюсь, у мадемуазель замерзли не только ручки, но и ножки. Вам не кажется, что их тоже следует согреть?

Если до этого Луиза относилась к Ржевскому с холодной осторожностью, то после этих слов в душе девушки вспыхнул гнев. Каков негодяй! Мелочный, ревнивый, видящий в ней, наверняка, только куклу для забав. Однако жизнь давно научила Луизу сдержанности и коварству,
- Увы, он прав, mon cher ami... но я, право, не могу даже помыслить попросить Вас, belle еtrangеre о подобной безпрецендентной услуге. Я ведь даже не знаю Вашего имени...

Бесенок в голове Шуры Азаровой подпрыгнул и пустился в пляс.
"Ну, Ржевский, ты сам напросился, - подумала она, - никто тебя, негодяй эдакий, за язык-то не тянул...
- Ахтырского гусарского полка корнет Александр Азаров, - сказала она, подняв взгляд на Луизу, - что Вы, сударыня, я... я сочту это честью для себя. Вы позволите?
Ей даже не понадобился ответ - она и так все поняла по тому, как блеснули глаза Луизы. Наклонившись, Шура быстро развязала ленты, придерживающие голенище изящного, но уже совершенно сбитого сапожка, какие вошли в моду незадолго до войны, и осторожно стянула его с изящной ножки Луизы.
- А Вы умеете обращаться с дамской обувью, - улыбалась Луиза, но улыбка и сам тон ее голоса были ласковыми, - будто у Вас есть опыт, притом немалый.
Шура покраснела (всякий бы решил, что это от намека на насыщенное прошлое корнета):
- Вы мне льстите, сударыня. Боюсь, я был неловок, впрочем, быть с Вами столь нежным, как Вы заслуживаете, вряд ли в силах простой смертный, тем более - такой неуклюжий, как я...
Шура говорила, а ее руки уже гладили изящную ножку Луизы. Она была холодной, холоднее, чем ладони девушки, но ласка Шуры возвращала ей тепло.
А Луиза вдруг поняла, что никогда еще не испытывала столь приятные ощущения. Здесь, среди охваченной кровопролитной войной, покрытой глубокими снегами и скованной лютыми морозами страны Луизе стало по-настоящему хорошо.
И это было так странно...

Да, Луиза млела от ласки корнета; здравый смысл едва не оставил ее, она почти готова была... нет, вовсе не то, что могли бы мы помыслить: она готова была продолжить столь приятное знакомство с куда более интимным, то есть близким уровнем чувств...
Вместе с тем, она не хотела, чтобы буря страсти захватила их в одночасье; Луиза слишком хорошо знала, что ураганы страстей слишком быстро опадают в полный штиль.
А ей отчего-то хотелось большего. Хотелось вверить этому юнцу, едва на год старшему ее, всю свою жизнь - не только ноги, не только тело, всю душу, все существо. И она готова была уже мягко отстранить корнета...

Шура не понимала, что с ней творится. Хмель давно выветрился из ее головы, но от прикосновений к шелковистой коже француженки голова кружилась почище всякого шампанского. И это вино пьянило, но не лишало рассудка...
Почувствовав, что дотоле холодные стопы Луизы едва не горят огнем, Шура торопливо выпустила их из рук:
- Полагаю, теперь вам теплее, сударыня? Если нет - я буду изрядно разочарован - видит Бог, всю душу свою я вложил в то, чтобы уберечь Вас от пагубных последствий российских холодов...
Щеки Шуры зарделись; конечно, каждый из ее однополчан решил бы, что это - естественное смущение безусого корнета, допущенного к столь интимной ласке одной из самых значимых красавиц века.
Но лишь сама Шура знала, что вызвало румянец на ее щеках - но никогда, возможно, и на исповеди, не призналась в этих желаниях. Но вовсе не потому, что почитала их греховными, не потому, что уравнивала их с грехами Содома - нет! Наоборот - она видела сугубую разницу, а более того - чувствовала какую-то особую благодать. Ее внезапно возникшее чувство, еще ею неосознанное, само вело ее путями чувственности и любви...

- Давыдов!!! - раздался восторженный голос из сеней. - Давыдов здесь!!!
Все, решительно все обернулись к двери - даже ревнивый Ржевский, дотоле не сводивший глаз с пары Луиза - Азаров; даже сама Луиза, не взирая на нежность корнета - все они обернулись к дверям - и лишь Шура совсем не обратила внимания на визит командира.
Она склонилась к бледным ступням Луизы, постепенно розовевшим от ее нежности, и, замедлив немного, коснулась их губами...
... И смущенно воззрилась на Луизу, внезапно обернувшуюся к ней.

Она не ожидала этого. Совсем не ожидала.
Луиза привыкла к высшему свету своего времени, к его фривольно-канонизированным нравам и шаблонным ласкам с текстом и подтекстом. Она не верила никому - потому, что все повторяли ей один и тот же обман. А корнет Азаров был другим - его чувства лились через край его души, и жаждущая душа Луизы припала к этому источнику чувств, как бедуин припадает к нечаянному роднику.
- Alex ... mon 'ame ... a' droite, vous ne devriez pas ...
- Elle l'est! Si dans ce monde cruel, une personne est l'amour - c'est vous!* - отвечал корнет, но, тем не менее, отпустил стопы Луизы.
- Я помогу Вам обуться? - сказал он, и щеки его рдели.
_______________________________________________
*- Алекс... душа моя... право, не стоит...
- Стоит! Если в этом жестоком мире кто-то стоит любви - это Вы.

Ой, как нравится)
Очень красиво описано, грамотно, со вкусом - неологзмы тоже нравятся))
Жаль, что последняя глава датирована 25 сентября.

Скоро будет продолжение.
Спасибо.

С уважением - Автор

Автор, радует новость) читала на одном дыхании, и не заметила ни одного недочета.
Вам спасибо. ^^

Автор, искренее хочется дальше, пишите ещё)

Продолжение будет в декабре.

и где? *расстроена*

сходите на дневник автора: www.diary.ru/~Emily777Kimberley/
кажется, фанфик закончен.