Не хуже любой другой ведьмы она знает, как вовремя проснуться, как выбраться из постели, не разбудив мужа, и как заставить замолчать безбожно скрипящую днем лестницу. Молли смотрит на часы с десятью стрелками. Девять - она и ее семья, на десятой написано "Гарри Поттер". А в назначенный час, когда ветер на астрономической башне леденил руки и губы, когда черная проволока волос не пускала к лицу, а мантии было недостаточно, чтобы укрыть двух, но Молли продолжала упрямо кутать в нее острые плечи, позабывшие накинуть зеленый шарф, - в назначенный час появляется одиннадцатая стрелка. Иногда Молли, убрав ее одним взмахом, зевнет и не оглядываясь вернется к мужу. Иногда улыбнется воспоминаниям. Иногда всплакнет. Чаще, конечно, зевает.
В ночь Битвы за Хогвартс все одиннадцать стрелок сливаются напротив "смертельной опасности". "Фред Уизли", пшикнув, исчезает в облаке пыли. А когда Молли посылает в сердце Беллатрикс сверхмощное оглушающее проклятье, исчезает еще одна стрелка. Молли продолжает спускаться в кухню, но делает это все реже и когда-нибудь перестанет.
Очень пафосно и ангстово. Могут быть проблемы с хронологией. Место действия - дом на площади Гриммо.
- Какого черта, Молли? – устало спросила Минерва, краем глаз уловив движение. – Иди спать, тебе нужно отдохнуть, а мне ты мешаешь. Раньше она так переживала – что стареет, что волосы седые, а на лице морщины, которые не выведешь даже самой сильной магией, что нужно еще столько сделать, а сил у нее все меньше, что где-то там, почти за поворотом смерть, а какая она, никто не знает… Теперь на переживания сил не оставалось, только на действия. Никакой рефлексии, никакой Минервы – действия, действия, действия. Планы, схемы, системы, которые расползались корнями столетнего дерева, спутываясь и петляя. Никаких эмоций, никакой ее – только системы, корни и действия. Логика и анализ, и рука с волшебной палочкой, все остальное – в анабиоз для экономии сил. Смерть? Это когда не нужно будет ничего делать, а в сплетении корней можно будет прилечь? Задумавшись – хотя это не были мысли, просто предсонные колыхания, которые она не вспомнит наутро, проснувшись на столе от боли в спине и проклиная собственную глупость - Минерва почти вздрогнула, когда Молли совсем рядом тихо спросила: - Ты меня ненавидишь? Сначала она даже не поняла, о чем речь – замедленная анабиозом всех внутренностей, не участвующих в действиях. Потом поняла. Удивилась. Задумалась. Разозлилась. Эмоции просыпались, а контроль над ними нет, потому что он тоже требовал сил, а когда удалось усыпить эмоции, необходимость в нем пропала. Захотелось рассмеяться и послать – зло и не церемонясь в выражениях, как она умела раньше, - но на действия желания почему-то не хватило. - А сама как думаешь? - Думаю, да. - Правильно думаешь. Ненавижу. И не прощу. - Это было так давно, Мини… Никто не знает, даже не подозревает… - Я знаю. И Лиза знала бы. Если бы не. - Зачем ты?... - Затем. Хуже всего было то, что они так никогда об этом и не поговорили – за все те двадцать лет они ни разу не говорили об этом. Дела, которые невозможно вытравить из памяти – те, которые мы не доделали. Поэтому – а еще потому, что со сна все очень мягкое, теплое и такое чувствительное – очень хорошо помнилась и решительная, чем-то особым ведомая рыжая девчонка почти в два раза моложе, сказавшая ей «Хочу» и уверившая, что добьется, и растерянная заплаканная до красных глаз и распухшего носа, и от того странно до нездорового спазма нежности трогательная девушка, просившая «Прости, не прогоняй» и то и дело касавшаяся низа живота, словно проверяя, на месте ли то, что там не могло еще даже ощущаться. И светлая с нарисованными рыжими книзлами на стенах детская, которую Минерва сожгла, а потом еще полгода платила рассрочку – каждый месяц регулярно получая счет, что приносила банковская сова в пустой дом, где хозяйка предпочитала не появляться. И бледное осунувшееся лицо той же самой рыжей в зеленом каминном пламени: проводи, умоляю, нападение, Билл и Артур, проводи до Норы, будь с ними, боюсь, умоляю – и ее муж-маг и сын-первокурсник, а потом, через час – мертвые укоризненные глаза Лизы, к которой Минерва опоздала, которая приняла все на себя – одна просто потому, что кто-то посчитал себя вправе просить, а она раз в жизни поставила желание выше долга. - Я не могла иначе, Мини. - Ты не хотела иначе. - Что мне оставалось? Позволить любому смеяться над моим ребенком из-за того, что его воспитывают две женщины? Я хотела детей – много – и семью, нормальную, счастливую! У нас бы этого никогда не было, никогда, Мини, ты же сама все понимаешь! - Не неси чушь. За нашего ребенка я перегрызла бы глотку любому. И сделала бы так, что ты родила бы столько детей, сколько захотела. И от того, от кого захотела. И ты это знаешь. Тогда знала, и сейчас знаешь. Так что иди ты, Молли, оправдывать себя к другим. От меня ты оправданий не получишь. - Я не могла иначе. - Ты не хотела. Я поняла бы, если бы ты растерялась, запуталась – в себе, в нем, в нас. Но ты – нет. Ты паразит, Молли. Паразит, который умеет только питаться и просчитывать выгоды. Ты сожрала меня, сожрала Артура. Ты сжираешь все, что попадает в поле твоего притяжения – и тебе всегда мало. Ты видишь, что начинаешь жрать собственных детей? - Заткнись, Минерва. - Попала? Значит, видишь. Хорошо. Ты знаешь, что Билл пишет мне? - Знаю. - Хорошо. - Ты рассказала ему? - О том, что я чуть было не стала его «отцом» и готовила ему детскую, о том, что его мать когда-то спала и жила с женщиной или о том, как я явилась забирать его с благополучно разрешившейся от бремени матерью домой, а мне сказали, что миссис Уизли уже забрал домой муж? О чем именно, Молли?! - Обо всем. - Нет. - Спасибо. - Это не для тебя. Тебя бы я не пожалела. - Зачем ты так? - Потому что ненавижу. Уходи. С непривычки эмоции выдохлись, контроль так и не проснулся, и в итоге просто разболелось что-то внутри. Но это же и есть старость – когда что-то постоянно, глухо, как стук капель, болит привычкой, без которой пугаешься, что уже все. Именно это ей и осталось – тянущее нытье чего-то внутри и страх, что и оно исчезнет. Старая усталая до одури женщина, у которой только и есть, что ненависть и гордость дойти до конца. И память о рыжем мальчике, который уже давно не мальчик и который все еще ей пишет – и, пожалуй, только она и заставляет Минерву каждый раз подниматься и уходить к себе, в пустые комнаты, чтобы завтра с утра начать все сначала в круговерти уроков, чужих детей, хлопот, Ордена, борьбы. А никто и не подозревает...
Ты паразит, Молли. Паразит, который умеет только питаться и просчитывать выгоды. Ты сожрала меня, сожрала Артура. Ты сжираешь все, что попадает в поле твоего притяжения – и тебе всегда мало. Ты видишь, что начинаешь жрать собственных детей? - Заткнись, Минерва. - Попала? Значит, видишь.
Каждую ночь Молли Уизли спускается в кухню.
Не хуже любой другой ведьмы она знает, как вовремя проснуться, как выбраться из постели, не разбудив мужа, и как заставить замолчать безбожно скрипящую днем лестницу.
Молли смотрит на часы с десятью стрелками. Девять - она и ее семья, на десятой написано "Гарри Поттер". А в назначенный час, когда ветер на астрономической башне леденил руки и губы, когда черная проволока волос не пускала к лицу, а мантии было недостаточно, чтобы укрыть двух, но Молли продолжала упрямо кутать в нее острые плечи, позабывшие накинуть зеленый шарф, - в назначенный час появляется одиннадцатая стрелка.
Иногда Молли, убрав ее одним взмахом, зевнет и не оглядываясь вернется к мужу. Иногда улыбнется воспоминаниям.
Иногда всплакнет.
Чаще, конечно, зевает.
В ночь Битвы за Хогвартс все одиннадцать стрелок сливаются напротив "смертельной опасности". "Фред Уизли", пшикнув, исчезает в облаке пыли. А когда Молли посылает в сердце Беллатрикс сверхмощное оглушающее проклятье, исчезает еще одна стрелка.
Молли продолжает спускаться в кухню, но делает это все реже и когда-нибудь перестанет.
не заказчик
не автор
не автор и не заказчик)
Неожиданно!автор.
Спасибо автору
читатель
Спасибо большое, автор)
Не откроетесь в умыле?)
Тэдиан Автора - вряд ли!
Автор.
- Какого черта, Молли? – устало спросила Минерва, краем глаз уловив движение. – Иди спать, тебе нужно отдохнуть, а мне ты мешаешь.
Раньше она так переживала – что стареет, что волосы седые, а на лице морщины, которые не выведешь даже самой сильной магией, что нужно еще столько сделать, а сил у нее все меньше, что где-то там, почти за поворотом смерть, а какая она, никто не знает… Теперь на переживания сил не оставалось, только на действия. Никакой рефлексии, никакой Минервы – действия, действия, действия. Планы, схемы, системы, которые расползались корнями столетнего дерева, спутываясь и петляя. Никаких эмоций, никакой ее – только системы, корни и действия. Логика и анализ, и рука с волшебной палочкой, все остальное – в анабиоз для экономии сил. Смерть? Это когда не нужно будет ничего делать, а в сплетении корней можно будет прилечь?
Задумавшись – хотя это не были мысли, просто предсонные колыхания, которые она не вспомнит наутро, проснувшись на столе от боли в спине и проклиная собственную глупость - Минерва почти вздрогнула, когда Молли совсем рядом тихо спросила:
- Ты меня ненавидишь?
Сначала она даже не поняла, о чем речь – замедленная анабиозом всех внутренностей, не участвующих в действиях. Потом поняла. Удивилась. Задумалась. Разозлилась. Эмоции просыпались, а контроль над ними нет, потому что он тоже требовал сил, а когда удалось усыпить эмоции, необходимость в нем пропала.
Захотелось рассмеяться и послать – зло и не церемонясь в выражениях, как она умела раньше, - но на действия желания почему-то не хватило.
- А сама как думаешь?
- Думаю, да.
- Правильно думаешь. Ненавижу. И не прощу.
- Это было так давно, Мини… Никто не знает, даже не подозревает…
- Я знаю. И Лиза знала бы. Если бы не.
- Зачем ты?...
- Затем.
Хуже всего было то, что они так никогда об этом и не поговорили – за все те двадцать лет они ни разу не говорили об этом. Дела, которые невозможно вытравить из памяти – те, которые мы не доделали. Поэтому – а еще потому, что со сна все очень мягкое, теплое и такое чувствительное – очень хорошо помнилась и решительная, чем-то особым ведомая рыжая девчонка почти в два раза моложе, сказавшая ей «Хочу» и уверившая, что добьется, и растерянная заплаканная до красных глаз и распухшего носа, и от того странно до нездорового спазма нежности трогательная девушка, просившая «Прости, не прогоняй» и то и дело касавшаяся низа живота, словно проверяя, на месте ли то, что там не могло еще даже ощущаться. И светлая с нарисованными рыжими книзлами на стенах детская, которую Минерва сожгла, а потом еще полгода платила рассрочку – каждый месяц регулярно получая счет, что приносила банковская сова в пустой дом, где хозяйка предпочитала не появляться. И бледное осунувшееся лицо той же самой рыжей в зеленом каминном пламени: проводи, умоляю, нападение, Билл и Артур, проводи до Норы, будь с ними, боюсь, умоляю – и ее муж-маг и сын-первокурсник, а потом, через час – мертвые укоризненные глаза Лизы, к которой Минерва опоздала, которая приняла все на себя – одна просто потому, что кто-то посчитал себя вправе просить, а она раз в жизни поставила желание выше долга.
- Я не могла иначе, Мини.
- Ты не хотела иначе.
- Что мне оставалось? Позволить любому смеяться над моим ребенком из-за того, что его воспитывают две женщины? Я хотела детей – много – и семью, нормальную, счастливую! У нас бы этого никогда не было, никогда, Мини, ты же сама все понимаешь!
- Не неси чушь. За нашего ребенка я перегрызла бы глотку любому. И сделала бы так, что ты родила бы столько детей, сколько захотела. И от того, от кого захотела. И ты это знаешь. Тогда знала, и сейчас знаешь. Так что иди ты, Молли, оправдывать себя к другим. От меня ты оправданий не получишь.
- Я не могла иначе.
- Ты не хотела. Я поняла бы, если бы ты растерялась, запуталась – в себе, в нем, в нас. Но ты – нет. Ты паразит, Молли. Паразит, который умеет только питаться и просчитывать выгоды. Ты сожрала меня, сожрала Артура. Ты сжираешь все, что попадает в поле твоего притяжения – и тебе всегда мало. Ты видишь, что начинаешь жрать собственных детей?
- Заткнись, Минерва.
- Попала? Значит, видишь. Хорошо. Ты знаешь, что Билл пишет мне?
- Знаю.
- Хорошо.
- Ты рассказала ему?
- О том, что я чуть было не стала его «отцом» и готовила ему детскую, о том, что его мать когда-то спала и жила с женщиной или о том, как я явилась забирать его с благополучно разрешившейся от бремени матерью домой, а мне сказали, что миссис Уизли уже забрал домой муж? О чем именно, Молли?!
- Обо всем.
- Нет.
- Спасибо.
- Это не для тебя. Тебя бы я не пожалела.
- Зачем ты так?
- Потому что ненавижу. Уходи.
С непривычки эмоции выдохлись, контроль так и не проснулся, и в итоге просто разболелось что-то внутри. Но это же и есть старость – когда что-то постоянно, глухо, как стук капель, болит привычкой, без которой пугаешься, что уже все. Именно это ей и осталось – тянущее нытье чего-то внутри и страх, что и оно исчезнет.
Старая усталая до одури женщина, у которой только и есть, что ненависть и гордость дойти до конца. И память о рыжем мальчике, который уже давно не мальчик и который все еще ей пишет – и, пожалуй, только она и заставляет Минерву каждый раз подниматься и уходить к себе, в пустые комнаты, чтобы завтра с утра начать все сначала в круговерти уроков, чужих детей, хлопот, Ордена, борьбы. А никто и не подозревает...
*Заказчик аплодирует стоя. С каменным лицом*
РиКа Инверс, спасибо.
Автор 2.
Второе, герр Автор. Второе.
спасибо вам,Автор!
читающий
благодарный читатель
Я боялась, что никому не понравится.
Почему же все Молли так не любят?...